Интернет-газета NEFT, 02.11.2019
Анатолий Сагалевич — человек, создавший уникальные глубоководные аппараты «Мир», спускавшийся к легендарному затонувшему лайнеру «Титаник» 57 раз, побывавший на дне Северного ледовитого океана. Теперь его наблюдения и опыт представляют особый интерес как для тех, кто изучает Арктику, так и для тех, кто будет добывать нефть на шельфе. В интервью NEFT Сагалевич рассказал, какая участь постигла его легендарные «Миры», какие места в Арктике представляют особый интерес для науки, а также сколько нужно денег для возведения новых батискафов.
— В 2007 году вы совершили беспрецедентный героический поступок, опустившись на аппарате «Мир-1» на глубину 4261 метр на Северном полюсе. Что тогда вас побудило на такой шаг?
— Идея родилась в разговоре Доном Уолшем, который когда-то в Марианскую впадину погружался. Он был в туристическом походе на Северный полюс на одном из наших ледоколов. Тогда он и высказал такую мысль, что хорошо бы погрузиться на дно. Тогда был еще один парень, с которым мы начали работать – Майк Макдоуэл, который заявил, что это невозможно. А Дон Уолш сказал ему: «Я знаю одного человека, который это может сделать». И назвал мою фамилию. Это был 1998 год.
Я стал думать, мне это было интересно, поскольку на настоящем Северном полюсе никто не был, все были только на льду. Было бы любопытно поискать место для новых открытий, рассуждал тогда я. Это и побудило меня побывать там, где никто не был. Все-таки хотелось что-то необычное и отработать новую технологию и методику погружений под лед, потому что глубоководных погружений под лед никто не делал раньше.
Мы тогда пошли под лед в полынью 50х50 метров, мы даже не знали, что нас ждет там. Как сказал мне недавно ушедший из жизни Алексей Леонов, мы с ним дружили: «Вы погрузились в закрытый гидрокосмос». Вот очень интересное такое сравнение от человека, который выходил в открытый космос. Лучше не скажешь. В космосе при выходе из космического корабля, как мне Леонов рассказывал, задача основная после проведения необходимых исследований – вернуться обратно. В нашем случае была задача – выйти на волю из ледяного плена. Мы эту задачу решили.
Помню, как искали деньги на эту экспедицию и искали судно, на котором можно было бы разместить глубоководные аппараты «Мир». Примерно все обошлось в два миллиона евро.
— Помните ли вы свои чувства и ощущения, находясь на такой глубине?
— Вы понимаете, я ведь был и на большей глубине, например, на 6170 метров. Поэтому глубина здесь особой роли не играет, потому что мы погружались, собственно говоря, в прочной сфере. Мы были защищены от давления, поэтому проблем с глубиной не было. Мы решали проблему возвращения в полынью с помощью специально разработанной системы навигации.
— Если честно, был страх не вернуться обратно, ведь над вами был сплошной лед?
— Страха в подводных делах у меня вообще не бывает, я профессионал. Поэтому если бы у меня было бы какое-то чувство страха, то мы бы и не погружались. У всех людей есть чувство самосохранения, но у профессионалов оно живет где-то в подкорке, потому что при погружении под воду всë сосредоточено на выполнении задач. Даже когда случаются какие-то внештатные ситуации, то здесь страха не бывает: только стремление выйти из этого положения и продолжить исследование. Никаких мыслей о страхе или «мы не вернемся» - такого у меня никогда не было. Хотя ситуация с Северным полюсом – это было для меня одним из сложных погружений. Я был уверен, что мы вернемся.
— Если бы вам снова представилась возможность погрузиться на дно в Арктике, то какое место там представляет для научного сообщества особый интерес?
— Вообще говоря, большую часть своей работы в океане я посвятил исследованиям гидротермальных полей на дне океана. В Арктике есть интересные места, к примеру, Хребет Гаккеля - там горячие воды и «черные курильщики» (так же как в гидротермальных источниках срединно-океанических хребтов, из них в океан поступает высокоминерализованный горячий флюид под давлением – прим ред.); но этот район совершенно не исследован, это место находится подо льдом на глубине примерно 2500 метров. Эта задача необычная, потому что было бы интересно исследовать гидротермы подо льдом. Вдобавок там необычный животный мир. Как и на всех гидротермах океана животные там живут в полном отсутствии солнечного света за счет хемосинтеза или метанотрофии. У нас есть уже все условия и методики для таких погружений, но нет средств. Это должно быть желание руководителя нашего государства или меценатов.
— По вашим данным, насколько сейчас изучены глубины морей Северного морского пути?
— Мы довольно часто задаемся вопросом: «А насколько в настоящее время изучен мировой океан?». Этот вопрос мы обсуждали и с зарубежными учеными, и в итоге пришли к выводу, что глубины океана исследованы лишь на 3-3,5%. Я думаю, что глубины Севморпути изучены еще меньше, наверное, на 1-1,5%, не больше.
— Есть ли у вас подозрения насчет того, какие открытия ждут научное сообщество, если направить все силы на изучение арктических глубин?
— Я могу назвать там два района с гидротермальными полями – это Хребты Гаккеля и Мона, который еще севернее находится. Но я думаю, что таких районов в российской Арктике довольно много. И второе – это депозиты нефти и газа в недрах Земли под океанической корой. В гидротермальных районах еще и биоразнообразие высокое, это как оазисы в пустыне. Там много интересного можно найти, но встает вопрос: каким образом. Это дело все-таки недешевое. На первом этапе разведку можно делать при помощи автономных подводных аппаратов, это роботы, в которые заранее заложена программа, либо они управляются по гидроакустическому каналу. Иностранные организации сейчас ведут исследования с такими вот автономными аппаратами. С их помощью могут быть найдены и депозиты как нефти и газа, так и других минеральных ресурсов.
— На арктическом шельфе, как известно, обладают лицензией на добычу нефти предприятия «Газпром нефти» и «Роснефти». Однако эксперты ранее отмечали, что для добычи нефти и газа на шельфе нужно создать и мощную инфраструктуру. Какова в таком случае миссия глубоководных исследований при создании условий компаниям для добычи нефти на шельфе?
— Если на арктическом шельфе льда еще нет, то на первом этапе нужно вести геофизические исследования с применением сейсмопрофилирования, магнитометрии и так далее. С помощью этих методов исследования можно определить места, где есть скопления нефти и газа. Я сам, когда начинал в Институте океанологии работать, разработал систему непрерывного сейсмопрофилирования с мощным электроискровым излучателем. Мы работали и в океане, где прошли порядка 90 тысяч миль. Потом мы работали и в Каспийском море, где четко прослеживались нефтяные купола, где нефть выходит практически на поверхность. Только ткни буром – и она хлынет оттуда. То же самое и с газом. Это все, в принципе, доступно и победимо. Следующий этап – установка буровых платформ, на которых для сервиса и обслуживания используются, главным образом, телеуправляемые аппараты.
— Могу предположить, что глубоководные аппараты требуют больших вложений как в разработку, так и в дальнейшее их обслуживание. В каком состоянии сейчас находятся ваши легендарные «Миры»?
— «Мир-1» давно стоит в музее, а «Мир-2» мы перевезем в Москву. Рядом с Институтом мы будем строить научно-образовательный Центр, и аппарат также будет главным экспонатом Музея в этом Центре. Все мои попытки продолжить исследования с помощью «Миров» ни к чему не привели. Мы всегда стремились к лидерству на мировой арене, и мы его добились. Нам американцы завидовали, ни у кого не было такого судна с двумя обитаемыми шеститысячниками на борту! Экспедиция на Северный полюс была последней крупной и очень важной с участием «Миров». В 2009 году я погружался с Путиным на Байкале, четыре часа под водой. Все ему рассказал. Но, как писал Маяковский, «нажатием большого и указательного пальца», было всë уничтожено.
— А какая аргументация приводилась?
— Да никакой. Решили, что судно «Академик Мстислав Келдыш» (на нем находились оба аппарата «Мир», и именно это судно снималось в шедевре Джеймса Кэмерона «Титаник», прим. ред.) не может зарабатывать. Поэтому решили судно сдать во фрахт без аппаратов. Но фрахта никакого не было и судно простаивало, а директор Института говорил, что «Келдыш» их разоряет. К этому ли мы стремились, когда завоевывали лидирующие позиции в мировой иерархии? Да просто кому-то наше дело встало поперек горла. Как сказал мне один американец еще в 70-е годы: «Нашим обществом движет конкуренция, а вашим – зависть».
— А цена вопроса какая для восстановления «миров»? Наверное, это не так сильно бы ударило по карману российскому бюджету.
— Для российского бюджета это небольшие деньги. Если сейчас с нуля строить аппарат – это примерно 40 миллионов долларов. Для того, чтобы восстановить «Миры», нужны батареи для них, купить, заменить часть оборудования, поставить на «Келдыш» новое СПУ или отремонтировать старое. Все это дело тянет примерно 12 миллионов долларов. Да и потом – нужны люди. Прежней команды уже нет (часть состарилась, части уже нет). Людям нужна нормальная зарплата. В Академии наук командир глубоководного аппарата получает 15 тысяч рублей. Это зарплата? Как вы думаете?
— Честно говоря, даже я больше зарабатываю журналистом.
— И правильно делаете. Пять писем я посылал Владимиру Владимировичу (Путину – прим. ред.). Одно из них рассматривали в администрации президента, где был вынес безапелляционный вердикт, что обитаемые аппараты больше не нужны, что надо работать с роботами, и вопрос закрыли, даже не выслушав ничьего мнения. На другом письме президент написал: «Медведеву. Прошу рассмотреть вопрос». Это что, указание или резолюция?
— Интересно, что глубоководные исследования помогают разрешать вопросы не только в области океанологии или изучения шельфа, но и исторические загадки. В 1996 году вы спускались к «Титанику». В различных источниках до сих пор выдвигаются версии, что легендарный лайнер затонул не из-за столкновения с айсбергом, а из-за торпеды. А каково ваше предположение?
— Понятно всем, что это был айсберг, это совершенно определенно. Я лично погружался на «Титаник» 57 раз. Я там знаю каждую заклепку. Я разговаривал с некоторыми людьми, которые спаслись в том роковом 1912 году. Первое кино мы снимали в 1991 году с фирмой IMAX. Фильм назывался «Титаника», продолжительностью полтора часа. Там снималась Ева Харт, которая спаслась во время гибели «Титаника». Ее с мамой папа посадил в шлюпку, а сам остался на борту, сказав: «Я вас догоню». Во время съемок в 1992 году ей было 86 лет. Ева Харт такая обаятельная старушка, жила в окрестностях Лондона, приезжала в Канаду на съемки. Она была очевидцем трагедии и рассказывала о столкновении с айсбергом.
— Известна ваша любовь к джазу, вы в свое время даже играли на барабанах. Сохранился ли еще интерес к этой музыке?
— Конечно! В свое время, в конце 50-х прошлого века, я даже играл с саксофонистом Георгием Гараняном. Джаз меня заряжает на великие дела. При погружениях у меня всегда с собой джазовые диски. На всплытии, когда уже кончилась работа, я всегда слушаю джаз, дома у меня хорошая акустическая система. У меня в офисе вот стоит сборник из 7 дисков Джона Колтрейна. Это подарок Джеймса Кэмерона (режиссера «Титаника» - прим. Ред.). У меня есть коллекция виниловых пластинок на старой квартире, там порядка 1500 джазовых альбомов, из них там около сотни с личными автографами музыкантов, в том числе Бенни Гудмана, Оскара Питерсона, Бутса Рэндольфа, Роджера Вильямса и многих других.
Иван Руслянников
корреспондент