Игорь Алексеевич Мельников - почетный полярник СССР, доктор биологических наук, главный научный сотрудник Института океанологии РАН
В своем посвящении к книге «”Фрам” в Полярном море» Фритьоф Нансен написал: «Той, которая дала имя кораблю «Фрам» и имела мужество ждать». Это было посвящение его жене, Еве Сарс. Сколько в этих простых немногих словах мудрости! «Fram» с норвежского значит «Вперед», а потому она как будто бы сказала: «Дерзай, Фритьоф, мой муж и друг сердечный, иди навстречу своему неоткрытому Полюсу, а я буду тебя ждать, долго ждать, может быть, целую вечность». И он пошел к Полюсу и, хотя не дошел, но совершил величайший подвиг, вернувшись на Родину живым-здоровым вместе со всеми сотоварищами по экспедиции после почти трехлетнего дрейфа сквозь льды, холод, свет и тьму Арктики. Напомним, что его путешествие состоялось в конце XIX века. Это был величайший триумф и победа человеческого Гения над неизвестностью и коварными силами Полярного океана.
Вставал и до сих пор встает простой вопрос: зачем и для чего куда-то идти и что-то там открывать, тем более при огромном риске для жизни? Говоря словами Ф. Нансена, человека всегда тянула за горизонт неизвестность – посмотреть, что же там есть такое. На заре географических изысканий помимо этого любопытства было огромное желание открыть и присоединить к своим государствам новые земли. Если посмотреть на карту мира, то можно легко убедиться по названиям островов, морей и даже континентов, как много было сделано в этом направлении первопроходцами различных морских держав своего времени. Пора географических открытий давно прошла, но, тем не менее, Юрий Гагарин, рискуя, полетел в космос и передал эстафету другим для новых открытий, а Жак-Ив Кусто, придумав акваланг, потянул за собой тысячи людей в бездну морей и океанов для новых исследований. Что-то, вероятно, другое, помимо чистого любопытства тянет человека за горизонт. Что же тянет людей к полюсам, в горы и в плавание, неужели деньги или слава? Вряд ли! Вряд ли такие люди шли за такой мелочью, рискуя своими жизнями и жизнями своих компаньонов. Есть что-то большее и серьезнее. И мы здесь попытаемся поговорить на эту тему: зачем и для чего человеку все еще что-то нужно, не достаточно ли того, что уже есть, тем более что за все новое приходится дорого расплачиваться.
Чтобы добыть одну крупицу золота нужно отмыть тонну ненужной породы. Так и в знании, чтобы отыскать одну полезную для человека идею, приходится просеивать тысячи «ненужных» идей через горловину многочисленных наук. КПД человеческой деятельности в науке, с точки зрения «нужности», равен или близок КПД паровоза, который, как известно, не более 4-5%. Из этого следует, что деньги, которые мы тратим для извлечения рационального зерна в полном смысле летят на ветер. Но это далеко не так. Например, огромные средства, потраченные на геологические исследования Арктики, привели к открытию богатых месторождений золота, нефти, газогидратов, что в будущем обогатит нашу страну при их разумном использовании. А какую пользу дадут исследования ее природной среды, например, морского льда? В прямом смысле – никакой, но для понимания функционирования биологических сообществ, динамики экосистем, изменчивости под действием природных и антропогенных факторов, несомненно, их изучение трудно переоценить. И здесь за нами следует всё тот же вопрос: а риск? Он как будто бы все тот же, но все-таки чуть-чуть меньше, поскольку опыт таких первопроходцев, как Нансен, Амундсен, Папанин, Гагарин, Кусто и многих других, дает нам возможность не повторять их ошибок, с которыми приходилось сталкиваться им. И все-таки ошибок иногда трудно избежать, и особенно в тех случаях, когда делается что-то новое.
Мне посчастливилось впервые заняться изучением биологии морского льда в Северном Ледовитом океане на дрейфующих станциях «Северный Полюс» в 1975–1981 гг.
Наука о жизни во льду была молода, по крайней мере, многие ее направления приходилось начинать с нуля. Особенно это касалось исследований жизни на границе раздела вода-лед. Понятно, что для этого следовало надеть за спину акваланг и спуститься в прорубь под толстый лед в холодную воду, да в темную полярную ночь над глубинами несколько километров, да еще под лед, который дрейфует, т. е. движется в океане. В общем, страшная жуть! Кто меня заставлял залезать туда в эту пучину – бесплатно (ни копейки за погружение), без особой страховки, без приличного комфорта и приличного водолазного снаряжения? Да, никто! Деньги, тщеславие? Черта с два, господа! Я лез в эту пучину с теми же чувствами, с которыми уходили в свои предприятия люди, о которых говорилось выше. Мне было нужно узнать то, что никто до этого не знал, чтобы закрыть белое пятно в нашем незнании о жизни в этом неуютном месте планеты. Я лез в эту пучину, зная, что могу сдохнуть, но делал всё для того, чтобы это не случилось. И, самое главное, я лез туда, чтобы подняться над самим собой, преодолев и страх, и холод, для ощущения в себе необходимости сделать нечто важное. Мне повезло, что всё счастливо произошло так, как надо. И теперь я могу поведать вам о том, для чего всё это делалось, а вы будете сами судить насколько все это важно.
Северный Ледовитый океан омывает северные границы нашего Отечества. Здесь самый большой по протяженности и ширине шельф с большими запасами нефти и газа и богатой разнообразной природой. Центральная часть океана занята постоянно существующим мощным ледовым покровом, а его окраинные моря – сезонными льдами, частично тающими летом и вновь образующимися зимой. Ледовый покров океана играет важную роль в климатической системе Арктики, за что ее называют «кухней погоды». Нам частенько приходится слышать из метеосообщений о ее холодном дыхании. В настоящее время много говорят о потеплении климата на планете, и особенно оно заметно в высоких широтах Арктики, где морские льды проявляют себя как тонкие индикаторы потепления, реагируя на него изменением своих физико-химических и биологических свойств. В чем их проявление? Прежде всего, в уменьшении их толщины и площади вследствие возрастающего таяния. Сравнение данных по различным характеристикам морского льда, полученных в середине 70-х и конца 90-х годов, показало, что видовой состав флоры и фауны морского льда резко изменился. Мне лично особенно обидно, что небольшой червях-нематода, открытый мною во льду и названный в мою честь (Theristus melnikovi), куда-то исчез и более не встречается во льду. Самое простое объяснение его исчезновения – изменение физико-химической структуры и свойств самого льда, т. е. свойств местообитания червяка, к чему он оказался не приспособленным.
Нематода Theristus melnikovi, связанная с обитанием в морском льду
Когда мне потребовалось исследовать биологические сообщества, связанные с нижней поверхностью льда, пришлось, как сказано выше, взять акваланг и залезть под лед. Никогда не забуду первое впечатление от того погружения: жуткий пронизывающий холод, который, как иголки, прокалывал всё тело, хотя под водолазный резиновый костюм было надето предостаточно теплых вещей. Казалось, что охватит оцепенение, но после первого такого шока наступила собранность. Изнутри кто-то сказал, что и не так уж и холодно и, действительно, стало теплее, но пальцы рук и ног, а также затылок – онемели. Сделав всю намеченную работу, поднялся через прорубь наверх и смог дрожащим голосом пролепетать, что, мол, всё о’кей. После такого крещения (тогда и потом) единственным спасителем для восстановления, конечно, был спирт. Трудно поверить, но за всю свою водолазную практику подо льдами в Арктике и Антарктике я ни разу не заболел, хотя оставаться в воде приходилось иногда до двух-трех часов. Пробы, собранные на нижней поверхности льда, позволили в дальнейшем описать особую группу биологических сообществ, обитание которых постоянно связано с морским льдом. Любопытно, что беспозвоночные животные, среди которых доминировали маленькие рачки, являются основной пищей для рыб, птиц и тюленей, обитающих в высоких широтах Арктики. Если добавить сюда белого медведя – высшее звено в пищевой цепи, то окажется, что описанное мною сообщество является ключевым элементом экосистемы морской Арктики.
В 1994 году в Париже, мне посчастливилось получить Гран-при ЮНЕСКО за проведенные исследования природной среды Арктики и Антарктики с использованием акваланга. Выступая перед огромной аудиторией, я рассказал о своих экспедициях на дрейфующих станциях и показал материалы, связанные с наблюдениями подо льдом. В заключение я поблагодарил своих коллег, с которыми мне приходилось делить трудовые будни, за помощь и поддержку, и, между прочим, поблагодарил наш родной КГБ. Поверьте, в зале была немая сцена, поскольку я сделал паузу (переводчики тоже) и только потом добавил, за что. А было за что. Дело в том, что в 1972 году после экспедиции в Тихом океане, в которой я участвовал на одном из судов Института океанологии, мне закрыли визу за то, что я привез антипартийную литературу. В те годы это значило: сиди на берегу и никакой заграницы. Пришлось подаваться в Арктику, куда виза не требовалась. Так Комитет резко изменил мою научную судьбу, за что я, конечно, не мог его не поблагодарить. Когда прозвучали мои разъяснительные слова, в зале стоял долгий хохот, а на следующий день в бюллетене ЮНЕСКО появилась статья, где, опять же не без иронии, было сказано, что русский ученый благодарит КГБ. Да, так иногда судьба странным образом распоряжается человеком, засовывая его под лед, за что я судьбе (на этот раз не Комитету) искренно благодарен.
За шесть экспедиций в Арктике удалось собрать уникальные материалы, характеризующие морской лед как целостную экологическую систему, населенную многочисленными видами флоры и фауны. Впервые удалось описать лед как живую систему планетарного масштаба, что дало основание для выделения биологических сообществ, населяющих арктические морские льды, в самостоятельный класс криотон, а пространство, занятое морским льдом, и его население – в самостоятельный класс криаль. Это стало предметом докторской диссертации на тему «Экосистема арктического морского льда», опубликованной в Отечестве в 1989 году и изданной за рубежом в 1997 году.
Монографии по материалам экспедиций в Центральном Арктическом
бассейне на дрейфующих станциях «Северный полюс» в 1975-1981 гг.
Защита и публикация основных материалов совпали с началом «Перестройки», и меня наконец-то выпустили за границу – в Антарктику для проведения аналогичных работ со льдами Южного океана. Это случилось в конце 1986 года
Поразительно, но я попал в совершенно другой мир. Вся жизнь в Антарктике (и исследовательская, и всякая другая) находится под юрисдикцией международного Договора по Антарктике. Основная его мысль: Антарктика – это континент мира, она для научных исследований, никакой политики. После Арктики, где приарктические государства имеют свои интересы и секторы влияния, Антарктика показалась каким-то неземным чудом. Как и ее пингвины с китами и тюленями, так и сами люди на полярных станциях представляли собой что-то особенное. Моя работа должна была проводиться на континентальной станции им. Г. Арцтовского Польской Академии наук, расположенной на берегу Адмиральского залива, на острове Кинг-Джордж, что близ Антарктического полуострова.
Польская антарктическая станция им. Г.Арцтовского (о. Кинг-Джордж)
Цель та же, что и в Арктике: сбор ледовых кернов и ныряние под лед для сбора биологических проб. Но здесь в мою практику ныряний вклинилась одна небольшая особенность. Если в Арктике у меня не было врага, кроме холода, то здесь к холоду прибавились опасные хищники, например, морские леопарды и касатки, появление которых в своем окружении в момент водолазных погружений я особенно не приветствовал. Хотя я не слышал о случаях нападений этих бестий на водолаза с летальным исходом, но случаи атак на человека под водой были известны. Так или иначе, но встреча с ними подо льдом мне была ни к чему. С такими мыслями я начал свои подледные ныряния. Случай не заставил себя долго ждать.
Первый раз, работая в небольшом заливчике среди заякоренных ледовых глыб под молодым льдом толщиной 40-50 см, я вдруг увидел, что прямо на меня нагло прет леопард. Это сейчас, сидя за письменным столом и вспоминая тот эпизод, я с удовольствием отмечаю красоту этого пластичного и смелого зверя, но в тот момент я почувствовал, что надо тикать. На мое счастье, видимость подо льдом была высокой, и я мог контролировать положение зверя по отношению ко мне. В правой руке у меня был планктонный сачок на длинной лыжной палке, и этим сачком я тыкал ему в морду, когда он приближался ко мне достаточно близко. Фиксируя его положение, я медленно отступал к лунке. Самым опасным моментом в этой ситуации был выход через лунку наверх, поскольку эта тварь могла схватить меня за ноги. Честно говоря, не помню, что дальше произошло, но очень хорошо помню, что когда я пробкой выскочил вверх на лед, то следом за мной в прорубе показалась морда леопарда. Парень, который помогал мне в работе в тот момент на льду, оторопел от такой неожиданности и на всякий случай огрел его сапогом по морде. Помню, что, лежа на льду, я долго нервно хохотал от этой сцены, поскольку представил, что подумал про себя леопард, это бедное создание: «За что? Я ведь только хотел полюбопытствовать, куда делся этот дядька с баллонами за спиной – я ведь хотел с ним только поиграть». Конечно, ощущение опасности пришло позднее. Я понял, что, работая подо льдом, находился, так сказать, в зоне его интересов, другими словами, в его охотничьей зоне, где он выслеживал пингвинов – свой основной обед, поэтому он увидел во мне конкурента и, естественно, стал меня прогонять. В дальнейшем всякий раз перед погружениями мы внимательно осматривали окрестности на предмет появления этих животных во избежание таких знакомств.
Роберт Мархевка — станционный механик, который обеспечивал мои водолазные гидробиологические работы в прибрежной акватории
Работа в Антарктике доставляла мне радость главным образом за открытость и легкость общения в многонациональной среде. В Адмиральском заливе кроме нашей станции находилась бразильская антарктическая станция «Ferraz», с персоналом которой у нас были самые приятные человеческие и деловые отношения. В то время там зимовали гляциологи, изучавшие физические свойства покровных ледников. Хотя их наука была далека от моих интересов, тем не менее, мы сотрудничали по многим направлениям. Как-то они обратились ко мне за помощью по отбору проб на леднике близ нашей станции. Я сказал «о’кей», и они в условленный день прибыли к нам. День был ясный, безветренный. Мы быстро собрались и втроем пошли к нашей цели на леднике. В тех краях погода меняется коварно быстро. Хотя мы знали об этом, но в тот момент, простите, забыли про такие тонкости. Так и случилось: подул сильный ветер с мокрым снегом и мы в одно мгновение промокли до костей. Ничего не оставалось делать как идти обратно. До польской станции было не менее пяти километров, а до американской около двух. Бразильцы сказали: «Идем к американцам», а я сказал, что там никого нет: идем к полякам. Бразильцы сказали, что наплевать, поскольку мы находимся в Антарктике, и ничего, что там никого нет. В моей голове крутилось, что опять закроют визу, только что открытую, за нарушение дипломатических норм, но потом внутри кто-то сказал: «Пропади все пропадом – жизнь дороже, идем к американцам». Бразильцы уже давно поспешали, и мне только осталось их догнать. Спустились вниз.
Антарктическая резиденция американских ученых
Небольшой зеленый домик орнитологов, изучавших пингвинов на нашем острове, был пуст; в замке двери торчал ключ. Мы открыли дверь, зажгли печь, достали еду, бутылку виски, чокнулись… и через полчаса, разогретые и счастливые, сидели в креслах под пледами, покуривая гаванские сигары. Такой поворот событий навел меня на удивительную мысль: два бразильца и русский, сидим в доме американцев без оформления соответствующих разрешений на визит и всякой прочей бумажной бюрократии, не спросясь ни у американского, ни у бразильского, ни у русского правительств! Не чудо ли? И второе – ключ в двери. Естественно вспомнились слова из песни Булата Окуджавы про метель: «Когда метель ревет, как зверь – протяжно и сердито, не закрывайте вашу дверь: пусть будет дверь открыта». Конечно, я не мог не поделиться такой крамольной мыслью с бразильскими парнями, они согласились со мной – высказать хозяевам дома наши чувства. Взяли книгу для гостей (в данном случае – незваных) и, как могли, написали хозяевам добрые слова. Спустя полгода, когда орнитологи вернулись обратно продолжать изучать пингвинов, руководитель проекта Вейн Тривелпис, подойдя, обнял меня и поблагодарил за написанное в книге. Вероятно, было за что.
