Александр Городницкий встретил свое 85-летие. Он человек-легенда: советский и российский поэт, один из основоположников жанра авторской песни в России, заслуженный деятель искусств РФ, первый лауреат Государственной литературной премии имени Булата Окуджавы (1999), профессор, заслуженный деятель науки РФ.
Песня Городницкого «Атланты держат небо» является неофициальным гимном Северной столицы. Бард рассказал, от кого надо защищать родной город, каково будущее российской науки и в чем сила случайностей.
О себе
В последнее время к моей персоне стали проявлять большое внимание, хотя вся моя заслуга заключается в том, что я человек своего времени и дожил до 85 лет. При моей биографии это было не так просто, начиная с того, что я блокадный ребенок, и заканчивая моей профессией — 20 лет на Крайнем Севере и более двух десятков лет в океане. Сами понимаете, нестандартных ситуаций в моей жизни было достаточно много. Я принадлежу к тому поколению питерских мальчишек, которым обязательно нужен был героический пример. Моим идеалом был и остается Руаль Амундсен, открывший Южный Полюс Земли и героически погибший при попытке спасти экспедицию Нобеля в 1928 году. Он говорил, что «всякое приключение — это результат плохо организованной работы», а этого у нас всегда хватало.
Мне повезло с профессией: вся жизнь моя связана с какими-то нестандартными условиями и коллизиями — Северный Полюс, Антарктида, погружение на океанское дно.
В свободное от стихов время я еще стал профессором геофизики и главным научным сотрудником Института океанологии имени Петра Ширшова Российской Академии наук.
Мои стихи и научная работа существуют параллельно. Обычно журналисты спрашивают: «Что для вас наука и что для вас литература?» Я, когда был помоложе и полегкомысленнее, отвечал: «Одна — жена, вторая — любовница». И больше мне вопросов не задавали. Но если бы меня спросили, кто из ни кто, то я бы не ответил. Я человек слабохарактерный, я не могу ни от чего отказаться — я люблю обеих. Если мои коллеги по науке считают, что я поэт, а мои коллеги по литературному цеху — что я ученый, то тут мне крышка.
О случайностях
В детстве я и понятия не имел, чем буду заниматься в будущем. Когда меня в апреле 1942 года вместе с другими ленинградскими детьми вывезли из блокадного города, я чудом не умер от дистрофии. Я мечтал о погонах, и по-моему, все поколение мальчишек мечтало о военной карьере.
Моя судьба складывалась из случайностей. Например, в 1947 году я пришел во Дворец пионеров на Фонтанке, чтобы поступить в кружок рисования. Но он был закрыт, а в соседнем помещении читали стихи. Я туда заглянул, и меня увлекла поэзия. Так я поступил в Литобъединение Дворца пионеров.
Я и геологом стал случайно: в школе у меня были проблемы с физикой и математикой, не мог терпеть химию и минералогию. Я мечтал поступить в университет, на исторический факультет. Но в далеком 1951 году, когда я окончил школу с золотой медалью, в воздухе уже висело «дело врачей». Мне с моим «пятым пунктом» на истфак в университет, носивший гордое имя Андрея Александровича Жданова, путь был заказан. Идти в фининститут, мединститут или институт пищевой промышленности не хотелось. И я подал документы в Военно-морское училище имени Фрунзе. Мой отец, всю жизнь прослуживший в военной гидрографии, решил, что меня и туда не возьмут. Он провел со мной жесткую беседу, убеждая не становиться военным.
На остановку дальше был Ленинградский горный институт, где студенты носили очень красивую форму с погонами, что мне очень нравилось, но там была своя заковыка. Меня с моей золотой медалью туда брали, но чтобы стать геологом почему-то надо было сдать прыжок в воду с трех метров. Плавать я не умел совершенно, но поехал сдавать этот дурацкий прыжок на Крестовский остров, на Гребной канал.
Я собрал остатки мужества, влез на эту вышку, лиловый от страха и холода. Когда я посмотрел вниз, то понял, что ни за что не прыгну. Я повернулся, чтобы с позором уйти, доска спружинила, я упал, мне засчитали прыжок. Так я стал геологом.
Мои родители родом из белорусского Могилева. Немцы уничтожили всех наших белорусских родственников в годы Великой Отечественной войны, потому что те были евреями. Я не погиб опять же случайно. Каждый год мы ездили к бабушке и дедушке в Могилев. А в 1941 году отец не получил вовремя премию или зарплату — я уж не помню что. Поэтому мы не смогли купить билет на поезд, и это нас спасло.
О Санкт-Петербурге и «мечте импотента»
Я считаю, что принял участие в Марше в защиту Санкт-Петербурга в марте прошлого года, хотя физически меня там не было. Я не случайно дописал к своим «Атлантам» еще несколько строчек, и их пели протестанты на Марсовом поле:
«Не будем жить во мраке, глотая горький дым,
Любимый наш Исаакий вовек не отдадим.
Пока щебечут птички и солнце в синеве,
Не отдадим Публичку чиновничьей Москве».
Я считал и считаю, что Ленинград, а я все-таки ленинградец, нельзя разрушать. В далеком 1933 году, когда я родился, моими первыми словами были «мама», «папа» и потом «Ленинград». Про «дедушку Ленина» я узнал значительно позднее. Кроме того, я блокадный ребенок, поэтому мое поколение — ленинградцы.
Есть несколько реликвий в нашем городе, которые фашисты не смогли разрушить, и тем более чиновники не имеют на это права. Например, Публичная библиотека. Я помню, как пришел туда впервые и увидел под стеклом автограф великого русского поэта Гавриила Державина. Еще русского языка литературного не было, а великий поэт в России уже был. Публичка — это один из символов Петербурга, не говоря уже об Исаакиевском соборе.
Даже император не счел нужным передавать этот храм православной церкви, а решил сделать его достоянием нации. И это не мешает богослужениям. Почему Исаакий надо передавать в собственность РПЦ?
Наконец, Пулковская обсерватория — нельзя ее закрывать и размещать там дачи!
Я был среди тех, кто вместе с Олегом Басилашвили и Михаилом Пиотровским подписал обращение против «мечты импотента», которую хотели поставить на Охте. Эта газпромовская высотка разрушила бы полностью вид на наш великий город. Сейчас ее перенесли в Лахту, где она тоже торчит, но не так свирепо, как на Охте.
Жалко родной город! Когда-то я посвятил стихотворение Даниилу Гранину, которого безмерно любил, и там были строчки: «Защищать наш город от начальства тяжелей, чем от фашистских рот». Но если мы любим свой город, мы должны защищать его от всех, кто на него покушается.
О разгроме Академии наук РФ
На канале «Культура» в седьмой раз на протяжении последних шести или семи лет по заявкам зрителей показывают 40 моих фильмов, которые сформировались в сериал «Атланты в поисках истины». Они научно не устарели, но никакого продолжения пока нет, хотя идей у меня еще на 40 фильмов. И этот вопрос не ко мне, а к телеканалу «Культура», по которому идут замечательные документальные картины о науке, но — американские. Мне как российскому ученому обидно: нам есть что сказать об отечественной науке, но у нас в стране делают вид, что ее вообще не существует.
С разгромом Академии наук РФ, который почему-то называется реформой, независимую со времен Петра Великого академию подчинили бюрократической системе. Это я считаю абсолютно неправильным.
Популяризация науки — вещь важнейшая. Лет восемь назад проводился социологический опрос населения. Итоги показали, что только 30% людей в России что-то знают о русской науке. На вопрос «зачем она нужна?» и эти немногочисленные респонденты не смогли ответить. И они не виноваты, потому что с уходом из жизни Сергея Капицы и многих других людей популяризация науки ушла в прошлое.
О будущем науки в России
В нашей науке есть очень много талантливой молодежи, но все в конечном итоге упирается в финансирование. Наука у нас — на голодном пайке, особенно — фундаментальная. Нас учили в детстве, что пока страна, как Древняя Русь, вывозит пеньку и лен, она развивающаяся. А когда она экспортирует технологии, то это передовое государство. Пока мы будем вывозить газ и нефть, мы никогда не станем современной и сильной державой.
Россия — одна из немногих стран, где сложилась мощная фундаментальная наука, и таких стран немного. Например, в Германии, где я часто бываю, при Гитлере фундаментальная наука была уничтожена. И они до сих пор не могут воссоздать утраченное: на это уйдет несколько сотен лет.
В современной России молодежь либо уходит из науки, либо уезжает за границу, потому что им надо на что-то жить. Нам необходимо независимое финансовое обеспечение молодой российской науки. Если раньше, в 1960-е годы, Борис Слуцкий писал «что-то физики в почете, что-то лирики в загоне», то сейчас и физики в загоне, и для них нет денег.
Записала Юлия Иванова
Информационное агентство «Росбалт» 2 апреля 2018
