Российская газета - Спецвыпуск № 138(8192) Текст: Александр Емельяненков

Что показали юбилейные экспедиции в Антарктику и почему научный флот завидует военному

Без малого два года, если сложить экспедиционное время четырех судов, провели в общей сложности участники российского научного квартета у берегов Антарктиды и в Южном океане, когда там было лето, а у нас в Северном полушарии - поздняя осень, зима и начало весны.

Два гражданских научных судна - "Академик Мстислав Келдыш" и "Атлантида" - плюс два гидрографических корабля ВМФ России - "Адмирал Владимирский" и "Маршал Геловани" - работали у берегов Антарктиды и в омывающих ее морях.

Экспедиция на борту НИС "Академик Мстислав Келдыш", которое находится в оперативном управлении Института океанологии им. П. П. Ширшова, продолжалась в общей сложности 160 суток и была разбита на четыре этапа. Команды ученых и специалистов из десяти институтов и научных центров России исследовали важнейшие свойства экосистемы в ключевых для морского промысла районах Южного океана, биологическое разнообразие, интенсивность водообмена между Атлантическим и Тихим океанами и другие свойства уникальной природной системы Антарктики.

Особое внимание уделено изучению антарктического криля. Этот небольшой по размеру рачок - ключевой вид всей антарктической экосистемы и одновременно ценнейший объект промысла, источник животного белка морского происхождения и ценного сырья для пищевой промышленности, аквакультуры, биотехнологии, фармакологии.

Более прикладную направленность имела экспедиция, которая была организована Всероссийским НИИ рыбного хозяйства и океанографии на борту своего научно-промыслового судна "Атлантида". По словам директора ВНИРО Кирилла Колончина, рейсовое задание выполнено в полном объеме. Полученные экспедицией данные, заявил глава Росрыболовства Илья Шестаков, будут проанализированы, а в дальнейшем использованы для того, чтобы обосновать и возобновить промысел криля в Антарктике, который Россия не ведет с 1992 года.

Эти события, казалось бы, пробуждают надежду, что Россия не утратила своих позиций и возможностей в Мировом океане. Однако профессионалы-океанологи, всей жизнью связанные с организацией морских научных экспедиций, радужных оценок не разделяют.

Сегодня, в продолжение начатого на страницах "РГ" диалога о судьбе российского научного флота, свои аргументы и резоны приводит известный биоокеанолог, организатор и участник более 40 крупных, в том числе международных экспедиций, доктор биологических наук, академик РАН Михаил Флинт.

Прямая речь

Океан не простил бы нам радиоактивную свалку в своих глубинах

Место и задачи океанологии в современной системе знаний изменялись вместе с развитием других наук, но такой недооценки, как это ощущается сегодня в нашей стране, не было никогда. Мы, и те, кто был до нас, стремились познать Океан, и в таком познании Россия долгое время лидировала.

Это не какая-то бравада или ложная национальная гордость, это факт. Посмотрите на названия на карте океанов, на книжные полки зарубежных морских институтов, где стоят переведенные на иностранные языки книги, написанные нашими соотечественниками в 50-80-е годы прошлого века, в период расцвета советской океанологии.

Основой отечественной океанологии был комплексный многосторонний подход к изучению Океана. Именно он был заложен в фундамент Института океанологии в 1946 году. Обратите внимание - послевоенное тяжелейшее для страны время, а государство по представлению Академии наук создает невиданный до тех пор институт, нацеленный на глобальные проблемы Океана.

Изучались океанская среда, физические свойства, циркуляция, химизм Океана. Исследовались глубоко, как задача фундаментальная. Тогда еще слово "климат" в его теперешнем понимании никто не произносил. Говорили, конечно, но, скорее, как о погоде - без нынешнего напора и акцентов, финансовых, политических и прочих. Хотя уже тогда научные наблюдения показывали, что глобальные процессы в океане во многом определяют процесс изменения планетарного климата.

Не одно десятилетие ушло на то, чтобы разобраться в биологической структуре и продуктивности Океана. В результате создано учение, объясняющее основные закономерности распределения жизни, стало понятно, где искать высокопродуктивные, важные в промысловом отношении районы, а где и время не надо тратить.

Огромная работа была сделана по реконструкции геологической истории Океана, созданию карт океанического дна, распределения осадков и полезных ископаемых в Океане.

В целом была сформирована высочайшая отечественная научная культура знаний об Океане.

"Чтобы Россия имела доступ к ресурсам океана, мы обязаны вести фундаментальные исследования в Мировом океане"

Познание окружающего мира было и остается главной функцией науки. И в этом морской науке в нашей стране не мешали, а помогали. Именно свобода научного творчества и помощь государства позволили океанологии пройти важнейший рубеж - открытие жизни в глубинах Океана. Поразительно интересное и важное открытие! Считалось, что жизнь при давлении больше 600 атмосфер, то есть на 6 километрах и глубже, существовать не может. Не может - и все. Как не может быть жизни в огне, разрушаются ферментативные системы, обеспечивающие жизнедеятельность.

В океане, оказывается, может! Вплоть до предельных 11 с лишним километров. Это одно из крупнейших открытий в области наук о Земле прошлого века, и наши соотечественники были в числе первопроходцев. Это было открытие важнейшего свойства мира, в котором живет человечество. И никто тогда не спросил - а какой от этого открытия толк?

И мало кто помнит теперь, что это чисто фундаментальное открытие помимо всего прочего предотвратило масштабное загрязнение Океана радиоактивными отходами. Ведь в начале 50-х годов прошлого века в связи с ядерной гонкой и накоплением больших объемов РАО появилось предложение, поддержанное на международном уровне (!), сбрасывать эти отходы в подводные желоба с глубинами больше шести километров. Там, мол, жизни нет, никому вреда не будет.

Оказалось, все не так. Даже на предельных глубинах Океана, куда не проникает солнечный свет, есть своя жизнь, свои уникальные экосистемы, которые взаимодействуют с поверхностными слоями Океана. И в самых глубоких океанических желобах есть вертикальный обмен - вода уходит в глубины и поднимается к поверхности.

Сейчас исследования Океана в большей степени, чем раньше, сконцентрированы на прагматических аспектах. Но здесь, опять же, невозможно без глубокой фундаментальной науки. Именно она, обращаясь к насущным потребностями и задачам общества и государства, их институтов, отдельно взятых отраслей и крупных компаний, дает нужный результат.

Я бы рискнул сказать, что нет прикладной науки об Океане, а есть правильно поставленные перед фундаментальной наукой прикладные задачи. И среди таких задач на первое место я бы поставил исследование биологической продуктивности Океана, минеральные ресурсы Океана и прогноз глобального климата.

Без ресурсов Океана человечество не сможет себя прокормить

Нам необходимо знать, что, сколько, где и как мы можем взять из Океана, не разрушив его экосистемы. Важность этой проблемы ощущают все страны, а не только те, что имеют выход к Океану. И связано это с тем, что человечеству надо есть.

Не сегодня-завтра на Земле будет 8 миллиардов человек. Но уже сейчас, по данным FAO, Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН, около миллиарда взрослых и детей откровенно голодают. Почти два миллиарда не получают физиологической нормы пищи. Смертность от голода - больше 30 миллионов ежегодно.

Какие это влечет последствия? Голод, нехватка продовольствия рождают колоссальные потоки миграции людей. До нынешних событий с коронавирусом в состоянии миграции в мире находились больше 280 миллионов человек. Это равносильно тому, что две России снимутся с мест и двинутся по планете в поисках лучшей жизни. И как быть с неуправляемыми потоками мигрантов, не знает никто. Нет такого рецепта ни в Европе, ни в Америке.

На войне мы знаем, что делать, когда видим врага. На войне можно стрелять, применять жесткие средства воздействия на противника. Война - самое мерзкое и бессмысленное дело, которое придумало человечество, но законы ее понятны. А когда на территорию развитых стран приходят голодные женщины и дети с других территорий, что с ними делать? Что нам с нашими гуманитарными устоями делать, когда мы понимаем, что первопричина их вынужденной миграции - хроническая нехватка продовольствия, откровенный голод, желание спасти детей?

Между тем ресурсы для решения продовольственной проблемы на планете есть, и большая их часть в Океане. А для того, чтобы эти ресурсы использовать, надо знать, как устроены океанские экосистемы, для того чтобы при добыче ресурсов нанести Океану наименьший ущерб. И это не просто наша добрая воля - это жесткие международные законы, которые мы обязаны соблюдать, если считаем себя цивилизованной страной.

Второй важнейший аспект - использование минеральных ресурсов Океана. До 60 процентов кобальта, никеля, золота, серебра, других металлов, широко востребованных в микроэлектронике и сфере IT, лежат под толщей воды. Причем руды, которые находятся на океаническом ложе, в районах срединно-океанических хребтов, на подводных океанических горах - железо-марганцевые конкреции, полиметаллические сульфидные и кобальт-никелевые руды, имеют концентрацию полезных элементов на порядок более высокую, чем руды на суше.

На порядок! И не может быть сомнений, что рано или поздно мы встанем перед необходимостью такой добычи с океанского дна, несмотря на ее очевидные трудности. Человечество уже сейчас протягивает к ним руку, "столбит" месторождения. И тут фундаментальная наука нужна не только для их поиска и прогноза запасов, но и для обеспечения экологически безопасной добычи. Таковы международные законы.

Мы не выполняем условия, которые составили и подписали

Разберем эти две насущные задачи более подробно. Но прежде справка: в 1982 году ООН декларировала право прибрежных государств на владение 200-мильными зонами, в том числе право добычи там биологических ресурсов и всего прочего. Так вот, сегодня биоресурсы в этих зонах близки к исчерпанию, находятся уже на грани. Увеличивать добычу практически невозможно, а если продолжить такими же темпами, как сейчас, через десять лет прогнозируется 50-процентное снижение биологических ресурсов в 200-мильных зонах.

Тогда же, в 82-м, декларировали другое окно возможностей - за пределами 200-мильных зон для всех равный доступ к биологическим ресурсам. Мол, там добывайте, что хотите и сколько сможете. На деле оказывается не совсем так. Потому что весь Океан, пусть не сразу, но довольно быстро оказался поделен на некие сферы международного контроля и влияния. И вы не можете в таких районах добывать ресурсы, не согласовав эту деятельность с соответствующими международными органами. Причем это в полной мере относится и к минеральным, и к биологическим ресурсам.

Под эгидой ООН создано много органов международного контроля, в том числе специальный орган по морскому дну, комитеты и комиссии, регулирующие рыболовство в разных районах Мирового океана. В основе регуляторных механизмов один общий принцип - безущербное изъятие ресурсов. А как это оценить и доказать, безущербность? Только регулярными научными исследованиями и контролем за состоянием крупных океанических экосистем в интересующих нас районах. И это, опять же, определено жесткими международными правилами.

А если Россия четверть века не проводила требуемых исследований в южной Атлантике и у берегов Антарктиды, о каком промысле криля можно вести речь?! Кто из регуляторов это согласует?

Вся ресурсная активность в Антарктике регламентируется комиссией АНТКОМ. Это международный орган, который определяет доступ к биологическим ресурсам, прежде всего к крилю, и соответствующие квоты. Криль - просто гигантский ресурс: по разным оценкам, от 500 миллионов до миллиарда тонн. Кто-то называет даже миллиард двести. И основное значение этого ресурса не в том, что он попадает нам на стол, а в том, что он составляет основу лучшего корма для аквакультуры. А объемы последней в мире сегодня сопоставимы с объемом традиционного вылова морских биоресурсов при невиданной скорости прироста производства - до 12 процентов в год.

Наша страна была у истоков создания АНТКОМ, очень активно вела научные и рыбохозяйственные исследования в Антарктике, лидировала в них. Потом все стало замирать, как многое в нашей державе, экспедиции в Южный океан фактически прекратились. И теперь, когда мы протягиваем руку к ресурсам антарктического криля, нам говорят: позвольте, вы не выполняете условия, которые сами же составили и подписали.

Что за условия? Ведя промысел, мы должны рассматривать Антарктику как единую экосистему. И любое прикосновение к ресурсу понимать и оценивать с точки зрения воздействия такого шага на всю уникальную и сложную природную систему региона. Это, во-первых. А во-вторых, если мы не проводим исследования в Антарктике, значит, не можем обеспечить такой подход к изъятию ресурсов и не получим разрешенного доступа к ним. Более того, в традиционных для России районах промысла АНТКОМ может создать Охраняемые морские районы, а научной основы для противостояния этому у нас нет. Борьба за биологические ресурсы Океана, ресурсы будущего, идет жесткая.

Про 200 лет Антарктиды вспомнили, когда нам указали на дверь

Первая за последние много лет комплексная экспедиция для изучения экосистем Южного океана на судне "Академик Мстислав Келдыш" отправилась в конце прошлого года к берегам Антарктиды не потому, что вдруг вспомнили о 200-летии плавания Лазарева и Беллинсгаузена. О юбилее заговорили после того, как нашему МИДу (дипломатам), образно выражаясь, указали на дверь, едва встал вопрос о доступе к ресурсам антарктического криля, и сделали это, опираясь на принятые нами же международные правила.

Мы и раньше теплого приема при отстаивании своих прав в Мировом океане не встречали, а сейчас и подавно. Экспедиции не проводите? Свежих данных представить не можете? Значит, не соответствуете, и промысел в этих районах для России закрыт...

Резонанс, насколько знаю, был очень серьезный - дело дошло до президента. Поэтому трехлетняя экспедиция в Антарктику была санкционирована на самом высоком уровне. Сразу и деньги нашлись, и все прочее. Когда ситуацию обсуждали в Администрации президента, речь вели о возобновлении экспедиционной активности не только с упором на рыбохозяйственные задачи, а по всему спектру фундаментальных экологических и климатических исследований в Антарктике.

Сегодня апелляция к экологическим проблемам, к экологическим нарушениям имеет колоссальный общественный резонанс и эффективно используется международными органами. Когда против России выдвигается аргумент, что она не ведет необходимых исследований, а значит, не соблюдает экологических норм, вторгается в уникальные экосистемы Антарктики, которыми так дорожит все человечество, этот тезис обретает вес гораздо больший, чем он на самом деле имеет. Но такова современная общественная психология, и никуда от этого не денешься.

Самый умный спутник не заменит лабораторию на плаву

С тех самых пор, как зародилась океанология, более эффективного инструмента для исследований в Океане, нежели научные суда, человечество не придумало и, по моему мнению, не скоро придумает.

В свое время был отмечен всплеск интереса к спутниковым наблюдениям за Океаном. Но спутник дает весьма ограниченные представления, и чаще всего они должны быть дополнены, "оплодотворены" тем, что мы получаем непосредственно в море.

Сегодня научно-исследовательские суда создаются и весьма интенсивно эксплуатируются всеми развитыми странами.

А что у нас? Чем располагает Россия, чтобы иметь полноправный, а еще лучше приоритетный доступ к гигантскому океаническому пирогу?

После многих лет доминирования в том, что касается исследований Мирового океана, нынче дела обстоят неважно. Научный флот, который мы имеем в настоящий момент, не соответствует ни истории нашей страны, ни тому масштабу задач, которые сейчас перед ней стоят. Слова "Россия - морская держава" превратились в слоган благодаря военному флоту, про флот науки сегодня такого сказать нельзя.

В "странные" 90-е, о которых каждый вспоминает по-своему, исчез-растворился флот погоды - подведомственные Комитету гидрометеорологии научные и вспомогательные суда, которые обеспечивали прогнозы погоды и вели мониторинг состояния окружающей среды в Океане.

Разошелся по рукам, состарился и не получил обновления гражданский флот гидрографии, который занимался исследованием свойств воды и морского дна. Пожалуй, ни в одной стране мира такого флота не было. Теперь нет и у нас...

А флот Академии наук (называю так, как он создавался и как воспринимается по сей день) еще сохраняется, но понес и продолжает нести непростительные и часто необъяснимые потери. Из-за ничтожно малого финансирования в 90-е и начале 2000-х, когда средств выделялось крайне недостаточно, он по большей части пришел в плачевное состояние. Свежи в памяти времена, когда мы по крохам собирали "прожиточный минимум", чтобы провести за сезон одну или две экспедиции.

Академия наук относилась к этим экспедициям трепетно, ведущие морские ученые работали над научными программами и руководили этими экспедициями, а сами программы были направлены на решение важнейших задач. Последние годы благодаря вмешательству президента страны денег на содержание флота и морские экспедиции стало в шесть раз больше. Казалось бы, какой праздник для морской науки! Однако эффективность их использования вызывает горечь и изумление.

Умники со стороны и в министерских кабинетах сейчас пытаются ставить в вину океанологам тот факт, что они якобы "использовали суда не по назначению" - частично сдавали их в аренду. И не желают понять, что мы вынуждены были, вопреки традициям, идти на коммерческие ухищрения исключительно ради того, чтобы поддержать и сохранить для науки хотя бы часть академического флота и дать возможность ученым работать в море.

Аренда губила научный флот, а в редких случаях спасала

Говорить про всех и кого-то оправдывать не буду. Потому что знаю, времена были тяжелые: свои суда сдавали в аренду научные институты на Дальнем Востоке и те, чей флот базировался на Балтике. Многие формы аренды погубили суда, потому что они эксплуатировались на износ, без ремонта и бог знает для чего. И на Черном море, увы, ситуация схожая.

В Институте океанологии, где я работаю, тоже пришлось сдавать суда в аренду. Но как это делалось? Была продумана схема, при которой наши крупные, самые современные суда "Академик Сергей Вавилов" и "Академик Иоффе" сдавались в аренду. Но так, чтобы арендатор обеспечивал их полноценный ремонт и давал возможность "делать науку" - размещать на борту сменные команды исследователей. Так мы получили возможность провести абсолютно уникальные работы по климатическим процессам в северной части Атлантики, не платя за переходы туда и обратно ни копейки. Мы находили деньги только для содержания науки на борту.

Были проведены очень важные "попутные" исследования в Антарктике, куда перегонялись наши суда в рамках фрахта. Институт оплачивал лишь небольшой кусочек экспедиции, а все переходы - по 35 суток в ту и другую сторону, огромные по стоимости, финансировал фрахтователь. Он же и ремонтировал суда. Коммерческие экспедиции делало и судно "Академик Мстислав Келдыш", что во многом позволило сохранить его в рабочем состоянии.

На некоторые суда такой фрахт не мог быть распространен. Для них собирали с миру по нитке и делали работы, которые считали приоритетными. Например, после долгого перерыва начали экспедиционные исследования в российской Арктике. В начале 2000-х концентрировались главным образом на морях, омывающих Россию, что само по себе важно, но реализовать в полной мере свой потенциал в Мировом океане мы не могли.

Появилась реальная возможность вернуться в Мировой океан, когда прямым распоряжением президента России научный флот и морские исследования были поддержаны довольно существенной суммой: миллиард рублей в год. До этого выделяли максимум 180 миллионов, поэтому прибавка выглядела серьезной.

Однако и тут все познается в сравнении. Исследования Океана ничуть не менее сложные, чем исследования космоса, и по затратам сопоставимы. Одни сутки в море для "Академика Келдыша" и судов его класса - миллион четыреста тысяч рублей. Это без дополнительных трат на научное оборудование и пребывание исследователей на борту. Просто судно с командой само по себе - 1,4 миллиона в сутки.

На Западе уровень таких трат в 2-3 раза выше: ледокол Healy, на котором исследуют Арктику, обходится в сумму без малого 50 тысяч долларов за сутки, Polarstern - 60 тысяч долларов. Мы не завидуем, но сравниваем и думаем, как лучше распорядиться тем, что есть у нас. Поэтому, с одной стороны, миллиард - это много, а если с другой посмотреть...

Суда вместе с командой надо круглый год содержать, надо платить за их ремонт - ежегодный и регистровый, когда для него наступает время. Без отметки морского регистра нас не выпустят из собственного порта, а если срок регистровой проверки истек, не позволят ни в один зарубежный порт зайти.

Так что миллиард показался большим только на фоне "прожиточного минимума" в 180 миллионов. А суда наши, как можно догадаться, не молодеют, правила их эксплуатации ужесточаются, средств на ремонты требуется все больше. Когда новые появятся, даже загадывать боюсь, хотя строительство двух новых научных судов предусмотрено национальным проектом "Наука".

Ключевой вопрос

Чтобы настроить оркестр, дирижера не заменяют бухгалтером

На строительство судов для обновления российского научного флота правительство выделило 28 миллиардов рублей.

Но специалисты, которые давно и тесно связаны с научным флотом, организацией морских экспедиций, много лет жили и живут этим, а не просто отбывают должность при окладе, от этого дела намеренно отодвинуты. Включая ведущий академический Институт океанологии имени П.П. Ширшова. А ведь при его участии и научном сопровождении построены не два и не три, а практически все самые востребованные суда академического флота, начиная с легендарного "Витязя" (Институт обеспечивал его переоборудование в судно науки) и кончая уникальными судами для акустических исследований в Океане "Академик Иоффе" и "Академик Сергей Вавилов".

Под каждое разрабатывалась концепция, готовилось техзадание на проектирование, специалисты-ученые жили на верфях во время строительства судов. Одно из последних научных судов - уникальное судно для глубоководного бурения - тоже создавалось командой Института океанологии от проекта и чертежей до металла. К сожалению, мы потеряли его после распада СССР.

А что происходит сейчас? Создаются суда по устаревшим и не подходящим для российских реалий концепциям. Нанятые для этого компании ведут разработку на вчерашнем уровне, который в мире давно отработан и в развитых станах не используется. А нам его, по сути, навязывают. И это при том, что у научного флота России совершенно особые, специальные условия эксплуатации, связанные с нашими интересами и нашей политикой в Мировом океане, с нашими возможностями. Все это должны были учесть в первую очередь. Но не сделали, потому что у заказчиков и подрядчиков нет нужных компетенций.

Трудно объяснить и то, зачем одновременно строить два однотипных судна по одному проекту. Такого вообще нет в мировой практике и не только при строительстве дорогостоящих судов нового типа. Даже если в серии только два судна, их все равно строят последовательно - чтобы на втором была возможность исправить неизбежные ошибки первого, что-то обновить, модернизировать, внедрить самые продвинутые разработки и оборудование. При этом второй, уже серийный заказ, как правило, на 25-30 процентов дешевле первого.

А когда два судна строятся одновременно, оба они становятся пилотными. Или, как говорят в военном кораблестроении, головными. И там, замечу, подобных вольностей не допускают. А 28 миллиардов - это не шуточки. В чьи руки они попадут? Кто рулит строительством и всем менеджментом этого никак не частного и важнейшего для нашей страны проекта?

Нам говорят: у России особый путь. Но не до такой же степени!

Давайте посмотрим, что делается в мире. Концепция создания новых судов принята недавно во Франции. Куда и как идут деньги? Они идут в IFREMER - это их крупнейший морской институт. Внутри него созданы особые структуры с участием ученых, специалистов в области проектирования и строительства научных судов. В таком, командном составе, они и руководят процессом. То есть ученые IFREMER и его же судовые специалисты.

Что делается в Америке? Кто руководил созданием концепции и строительством знаменитого ледокола Healy? Коллектив, в котором большая часть была ученые. Недавно построено одно из самых передовых судов для исследования Арктики Sikuliaq, в переводе с эскимосского - "Молодой лед". Кто управлял строительством? Ответственным был известный океанолог, профессор Тэрри Юджин Уитледж, директор Института морских исследований при Университете Аляски в Фэрбанксе. Именно он тащил на своем горбу все от концепции до готового судна, он отвечал перед Конгрессом за то, чтобы судно соответствовало современным требованиям. И он лично собирал команду людей, которые определяли, как должно выглядеть судно.

У всех, на кого пристало равняться, этим занимаются профессионалы. Не нанимают сапожников или продавцов с овощного рынка, чтобы они строили суда. "Мальчик, тебя как зовут? Ты где работал?" - "Я сейчас не работаю..." - "Отлично. Иди сюда, будешь судно строить".

И чтобы настроить оркестр, дирижера не заменяют бухгалтером. А это происходит со строительством и эксплуатацией российского научного флота.

Почему так страдает именно флот? Ведь ускорители и телескопы - столь же важные научные инструменты - не берутся создавать экономисты и воспитатели детских садов. Хотя вскоре все может быть. Но я, как и профессор Преображенский из "Собачьего сердца", за разделение труда. Пусть воспитатели детей воспитывают, историки занимаются историей, экономисты думают, как нам нашу больную экономику исправить, секретарши чай заваривают, а специалисты по судам - строят суда.

Давайте представим себе, как я буду выглядеть, выйдя на сцену Большого театра в роли Спартака. Будет даже не смешно. А ведь такое повсеместно происходит, и с научным флотом, в том числе.

Мне стыдно, когда я комментирую такие вещи. Стыдно за то, что это происходит в России. Вслед за Салтыковым-Щедриным мы горазды повторять, что у нас две беды: дураки и дороги. Однако дороги худо-бедро подремонтировали, а в начальниках у нас, куда ни кинь, все с высшем образованием, иногда с двумя. Но появилась и разрастается новая беда, если хотите - патология. Профессиональная некомпетентность тех, кто берется руководить незнакомым делом, и, при этом, нулевая ответственность за результат. Когда такое проецируется на твою профессию, на то, чем занимался всю сознательную жизнь, трудно смолчать и остаться безучастным.

Может, и не скромно, но скажу: первый раз я попал на борт судна, когда мне было четырнадцать лет. Попал юнгой, треску ловил в Баренцевом море. Сейчас мне 71. Так вот, в моем понимании настоящее искусство менеджмента состоит в том, чтобы деньги, особенно государственные, когда их не хватает, использовать с умом. И держать за свою работу ответ - прямой и публичный.

Российская газета - Спецвыпуск № 138(8192) Текст: Александр Емельяненков